Вячеслав Кашицын - Ни стыда, ни совести [сборник]
И теперь с этим нужно было что-то делать. Лариса отвезла ее домой на своем потрепанном «Опеле», и Олеся (Петька давно лег спать, а мама ждала ее, в предвкушении известий о платье) не могла избежать общения. На вопрос матери о том, выбрали ли, она сделала большие глаза и, буркнув что-то, удалилась в свою комнату.
— Как нет, доча? Что, ничего не понравилось?
— Я заболела, мам. Голова что-то. Лягу. Хорошо?
— Ах, да. — Мать понимающе закивала. — Да, да… — И, немного постояв у двери, сказала: — Сегодня Шамиловы заходили, Колька белобрысый из армии вернулся — помнишь? — так вот о тебе спрашивал, а я говорю: она у нас теперь англичанка, дай-то бог… — и отошла, блестя глазами.
Олеся не легла. Ходила по комнате. Без мыслей — она была в панике. Не только никаких соображений о причинах произошедшего с ней не было у нее в голове, но и вообще ничего, кроме страшного воспоминания об этой противодействующей ей силе, об этом принуждении извне, заставляющем ее отвечать на всякий вопрос отказом. Но — на всякий ли?
Она инстинктивно сделала попытку задать себе какой-нибудь вопрос, на который можно было дать положительный ответ. Допустим: она красивая? Да. Или: хочет ли она замуж? Да. Или: любит ли она Дато? Да. Ответы на все эти вопросы были очевидны, за исключением последнего, но в эту минуту она верила, что и вопрос о любви к будущему мужу она уже разрешила — и вот, когда она попыталась задать их себе вслух, дрожащим от неуверенности, охрипшим голосом, она вновь, как и тогда, в салоне, почувствовала внешнюю, почти физическую силу, которая заставила ее ответить «нет». Причем это «нет» вылетало у нее легко и дерзко, — как будто, пытаясь сказать «да», она вливала в себя горький напиток, выливающийся обратно, а «нет» было живительной амброзией, которую требовал ее организм. Убедившись, что с нею действительно случилось что-то серьезное и неизвестно, какие последствия это за собой повлечет, Олеся снова впала в истерику. Теперь это выразилось в том, что она схватила подушку и стала рыдать в нее, издавая странные, приглушенные звуки, от которых в соседней комнате храпевшая мать перевернулась во сне.
Чтобы понять, что случилось с Олесей, нужно представить себе, что чувствует гусеница, встречая бабочку. Или обезьяна, встречая Дарвина.
Она встретила сатонга. Сама того не зная, она столкнулась нос с носу с высшим проявлением человека и в самый неудачный момент — в момент его пробуждения.
Как бы она удивилась, если бы узнала, что все чудесные и жуткие возможности, заключающиеся в ее случайном попутчике, которыми он, очевидно, не умея ими управлять, так страшно и неумело распорядился, заключены в ней самой! Как странно было бы ей осознать, что человек — это всего лишь зародыш сатонга, и за ее спиной сложены крылья, которых она, увы, никогда не почувствует и которыми не воспользуется! Впрочем, ей было не до рассуждений. Она, как и всякий человек, встречающийся в обыденной жизни с чем-либо из ряда вон выходящим, испытывала страх, едва ли не отчаяние.
То же можно сказать о Никите, который также не избежал этой участи и примерно в то же время пытался разрешить сходные, хотя и глубоко личные, проблемы. Но о нем речь впереди.
Проплакав ночь, Олеся, наконец, пришла в себя, вышла на цыпочках из комнаты (Петя и мама еще спали) и, поставив чайник, села за стол на кухню, обхватив голову руками. Тикали часы. С улицы доносился звук сигнализации чьей-то машины. Было где-то около шести.
Олеся отыскала в записной книжке мобильного телефона номер. Позвонила. Длинные гудки. Один, второй, третий… Никто не брал трубку. Наконец, на той стороне раздался щелчок.
— Да.
Она от удивления и досады едва не выронила телефон. Черт, это же Лич!
— Я слушаю, — повторил голос после паузы. Хмуро, но терпеливо.
— Игорь, здравствуй, — сказал она, облизнув губы. — Извини, что так рано. Хотела на свадьбу пригласить.
На том конце провода раздалось тяжелое дыхание. Потом тот же голос:
— Уже приглашала.
— И… у меня проблема. — Она побледнела от самого факта того, что она рассказывает об этом Личеву. — Тут… в двух словах не объяснишь. Давай встретимся?
Снова пауза.
— Давай. В семь. Сегодня, в «Эль гаучо».
— Ага. Спасибо.
Положив трубку, Олеся задумалась. Черт, она же Левенцовой хотела позвонить! И как она ему все это… расскажет?
Несмотря на то что был ранний час утра, Лич, он же Личев Игорь Владимирович, член советов директоров двух предприятий, владелец квартир, акций и т. д., человек атлетического телосложения (бывший борец) и крутого нрава, сидел в престижном ночном клубе «Кошелек». Никого из посетителей почти не осталось, кроме него и какого-то заблудшего студента, сидящего за соседним столиком. В полутьме мигали разноцветные лампочки, и ди-джей, очевидно, вследствие близости окончания рабочей ночи, решил позабавить немногочисленную оставшуюся публику.
Ла-ла, ла-ла, а мне все мало!
— пел тонкий девичий голосок, вложенный, как изящный камень, в оправу ремикса. –
Ла-ла, ла-ла, а мне все мало!
Он в кафе меня приглашает,
Конфеты мне покупает,
Открытки мне посылает,
Девчонок других не замечает!
Лицо Лича было мрачно. Он тяжело вслушивался в песню, время от времени глубоко затягиваясь «данхиллом». И снова вслушивался. И снова затягивался.
Ла-ла, ла-ла, а мне все мало!
— пела неизвестная девушка. –
Ла-ла, ла-ла, а мне все мало!
Студент украдкой, потягивая коктейль, поглядывал на Лича, и вот — их взгляды встретились.
— Вот сука, — сказал Лич и, отведя взгляд, глубоко затянулся.
Махнул ди-джею, и тот, словно был официантом, заспешил к нему. Через минуту студент слушал заказанный Личевым трек «U-2», а спустя еще минуту — «Владимирский централ».
Знакомством своим с Личевым Олеся была обязана не только своей внешности, но и, как ни удивительно, его разнообразным музыкальным пристрастиям. Они познакомились в этом же самом клубе, который когда-то был в моде у золотой молодежи, приезжающей сюда на «Бентли» и «Ягуарах». Когда Лич появился здесь впервые, «Кошелек» уже вышел в тираж: сюда уже подъезжали дешевые и вульгарные «целки» («Мерседес»-CLK) и другие «отстойные телочные тачки», как назвал бы их Петя. Да и снежок был уже не тот — были уже и «Цеппелин», и «First», где можно было найти лучше, а заодно себя показать и на других посмотреть. Но в каком бы ни был упадке «Кошелек» в отношении престижности у новой молодежи, он был еще достаточно солидным клубом, чтобы, невзирая на автомобиль Лича, тюнингованный в Дюссельдорфе, и его ботинки из крокодиловой кожи, на входе в этот клуб охранники выразили сомнение в его респектабельности. Довольно изящно: объяснили, что вход сегодня по клубным картам. «А деньги?» — спросил Лич. Охранники презрительно усмехнулись, ясно давая понять, что не все в этом мире можно купить. Однако, как оказалось, Лич был не только деньгами силен: он спокойно потребовал менеджера и, поманив его в сторонку толстым пальцем, что-то ему хмуро сказал; менеджер позвонил, извинился — и минуту спустя произошло невероятное: в «Кошельке», всегда гордившемся своей рафинированностью, зазвучал «Scorpions» 79-го года, их знаменитый «Holiday». Оказывается, и в чужой монастырь можно со своим уставом. Лич стал бывать здесь, часто заказывая вещи, совершенно несовместимые не только в рамках одного клуба, но и в рамках музыкальной коллекции одного человека, и даже в одной отдельно взятой человеческой голове. Это сделало «Кошельку» имя. Это было свежо, стильно и в духе отрицания. Снова появились «Бентли» и «Ягуары», патлатые дилеры и педерастического вида молодые люди, девушки с охраной на джипах, и даже скандальные депутаты. Личев же, даже оставаясь вип-персоной, остался так же прост, хмур и безразличен ко всему — едва ли не каждый вечер он сидел в одиночестве в полутемном углу, недалеко от танцпола, и пил, пока не познакомился с Олесей. Это произошло не совсем обычным образом. Олеся устроилась вместе с Ларисой и еще двумя своими подругами за соседним столиком, а Личев долго глядел на нее, пока не спросил: «Как зовут?» — таким тоном, словно осведомлялся о ее стоимости. Олеся оскорбилась. И назвала свое имя — таким тоном, словно посылала его куда подальше. Личев, ничего не сказав, набрал какой-то номер. «А теперь, в честь прекрасной девушки, которая почтила наш клуб своим присутствием, прозвучит композиция группы «Сябры» «Олеся»!» — радостно объявил ди-джей.
Композиция прозвучала — подряд — девять раз. До тех пор, пока Олеся, то ли возмущенная, то ли польщенная, не подсела к Личеву, с намерением научить его хорошему тону, и кончила тем, что оставила ему свой телефон. Тогда же, к своему удивлению, она поняла значение выражения «тяжелая ротация», которое было в ходу у работников радиостанций и звукозаписывающих компаний: это было чудовищное воздействие на подсознание, путем повторения коммерчески выгодной мантры; и — перестала слушать радио.
